Сорванные цветы - Страница 8

– Да, ее интересуют только мальчики и тряпки. Она уверена, что вскоре выйдет замуж за такого же богатого и энергичного мужчину, как ее отец, и будет жить без проблем. Возможно, и выйдет, но она и не подозревает, как это трудно – быть женой делового человека.

– О! – искренне изумилась Катя. – Вам разве трудно?

Она действительно не понимала, как может быть трудной жизнь, которая состоит из магазинных прогулок, чтения детективов, задумчивого созерцания накрашенных ногтей и примерок у известных портных.

– Да, Катя, да... Ты даже не представляешь, как же мне тяжело!

– Вам?! Такой красивой и богатой?

Когда обе стороны твердо настроены говорить друг другу только приятное – они неизбежно добьются взаимопонимания. Конечно, Оксана постоянно путалась под ногами, мешала заниматься уборкой и немного раздражала своим тотальным ничегонеделаньем, но все-таки у Кати появился первый друг в Москве, а у жены бизнесмена – новый способ убивать время.

Целых два дня Макс Шнайдер провел в Краснотрубинске. Этого оказалось достаточно, чтобы выяснить обстановку, познакомиться с Максимом Колотовым и быть почти затоптанным батальоном резвых «прусаков» в двухэтажной краснотрубинской гостинице.

Городок ликовал и предавался буйному оптимизму: местная прессочка (не поворачивался язык назвать «средством массовой информации» трудночитаемый листок «Краснотрубинская заря», забитый объявлениями, некрологами и поздравлениями) донесла из столицы слух, что горно-обогатительный комбинат и ферросплавный завод будут приватизированы то ли японцами, то ли американцами.

Краснотрубинцы, на девяносто восемь процентов состоявшие из работников комбината или завода и уже семь месяцев не получавшие зарплату, синхронно испытали жгучее желание отдаться самураям или янки. И ушли, счастливые, в запой. Уникальный промышленный комплекс натужно кряхтел, как раненый динозавр, и со вздохом выпускал в воздух плотные струи черного дыма.

Непонятно почему, но краснотрубинцы связывали мысль об иностранном владении комбинатом со своим будущим процветанием. Они трогательно радовались и спешили вверить свои судьбы заморскому хозяину. Такая детская доверчивость раздражала и огорчала Макса Шнайдера.

– Что вы хотите? – говорил молодой светловолосый и очкастый парень неопределенного рода занятий Максим Колотов. Они со Шнайдером скооперировались еще в шатком самолетике, когда немец внезапно почувствовал, что его внутренние органы коварно пустились в автономное странствие, оставив Шнайдеру жуткое ощущение: беременная женщина при виде еды в самый разгар токсикоза. – Что вы хотите? Они думают, что японцы построят магазин и детский сад, а в цехах поставят аппараты с бесплатным кофе и станут вовремя платить зарплату.

– Как дети, как дети... – твердил Макс Шнайдер, брезгливо отковыривая салфеткой засохший трупик таракана с ручки гостиничного кресла. – Ни одна страна в мире, а ведь дела меня забрасывали в Аргентину, Зимбабве, Таиланд, Исландию, не говорю про Европу, мой родной дом, – ни одна страна в мире не вызывает во мне столь сильного чувства. И я не могу никак разобраться – то ли это ненависть, то ли род особой, мучительной любви.

– Совершенно вы правы, Макс. Россия – как женщина. Больше любят тех, кто причиняет больше боли, – отвечал Максим Колотов.

Мужчины, замученные женщиной-Россией, сидели в гостиничном номере около журнального столика, где стояли бутыль минеральной воды и пластмассовое корытце с вязким супом из индийских трав для Макса Шнайдера и банка пива и хлеб с колбасой для Максима Колотова. Уже ходили в школу дети, родившиеся в год начала перестройки, но краснотрубинские магазины, как и прежде, изумляли посетителей пустотой прилавков. Еду – немецкий шоколад, турецкое печенье, просроченную салями в золотистой фольге – предлагали маленькие и грязные коммерческие киоски. Поэтому предусмотрительный Шнайдер посвятил гастрономической теме целый чемодан из своего основательного шестиместного багажа.

Несмотря на отсутствие кондиционера, по комнате гулял ветерок, и хотя пейзаж, вырисовывавшийся в окне, был безнадежно испорчен трубами комбината, дышалось легко.

– Через час отправляемся в аэропорт, – предупредил Максим Колотов.

Напоминание о маленьком, доисторическом самолете, доставившем господина Шнайдера в Краснотрубинск (в критический момент выяснилось, что у стюардессы нет пакетов, и весь пассажирский коллектив в едином порыве предложил свои полиэтиленовые мешочки иностранному бизнесмену, который постепенно приобретал оттенок консервированной стручковой фасоли), вызвало спазм желудка. Макс взглянул на часы и ответил:

– Время есть.

Это флегматичное «время есть» было новым выражением для богатого словарного запаса Шнайдера, а также – этапным изменением в его взглядах на жизнь. Философскому «время есть», произнесенному с буддийским спокойствием, вместо привычного «время – деньги», энергичный и пунктуальный немец научился у Максима Колотова.

И вот снова Макс Шнайдер заметил, что каждый приезд в Россию меняет его мировосприятие. На этот раз в убогом провинциальном Краснотрубинске к нему в момент внезапного озарения пришло четкое и ясное понимание неповторимости и невозвратности каждой секунды. Конечно, он осознавал это и раньше, но сейчас мысль предстала перед ним выпуклым, ярким зрительным образом: благополучный бизнесмен Макс Шнайдер торопливо вырывает из своего будущего секунды, часы, дни и перебрасывает их назад, за спину, в прошлое. Возможно, краснотрубинский воздух, насыщенный выбросами огромных заводских труб, благодаря своему химическому составу провоцировал внезапное озарение.