Сорванные цветы - Страница 22

– Нет, ты представляешь, даже не захотел увидеться со мной, сказал все это по телефону! Почему он даже не захотел встретиться?!

– Может быть, он именно этого и опасался?

– Чего?

– Что ты будешь плакать, а потом избавишь его от новой челюсти и остатков волос.

Оксана почему-то перестала плакать и заинтересовалась:

– Почему ты сказала «новой челюсти»?

– Ну, когда его показывают по телевизору, у него настолько ослепительная улыбка, что не могут это быть настоящие зубы. Наверное, вставил себе обе челюсти где-нибудь в Америке.

Оксана устремила напряженный взгляд в потолок, вспоминая.

– Действительно, у него чудесные зубы... Точно...

– Обворожительный оскал. Так, значит, у него нет ни одного собственного зуба?

– В пятьдесят лет очень трудно сохранить улыбку, которой можно было бы сверкать с телеэкрана, если ты не заяц-долгожитель-поклонник-сырой-морковки, – рассудительно заметила Катя.

– В пятьдесят лет? Он сказал мне, что ему сорок два. Я думала... Ему, как и Олегу, сорок два!

– Да нет же, Ксюша, я в какой-то газете читала его биографию. В «Аргументах...»

– Подлец! Он, оказывается, еще и беззубый старикашка! Изображал из себя мужчину в расцвете сил.

– Надо сказать, получалось совсем неплохо.

– Значит, ты успокоилась? – с надеждой спросила Катя.

Оксана остановившимся взглядом смотрела в окно. Глаза постепенно наполнялись новой порцией слез.

– Как же я буду жить без него? – Голос рвался, звучал в ритме морзянки. – Он... Какой же он хороший!

Оксана с размаху врезалась лицом в подушку и завыла с удвоенной силой. Истерические всхлипывания продолжались довольно долго, и только угроза, что может вернуться с работы Олег, заставила Оксану собраться, прекратить рыдания, призвать на помощь косметический арсенал Кристиана Диора и восстановить на лице утраченную было красоту.

– Знаешь, Катя, я поняла: Бог наказывает за отклонение от избранной линии. Ты можешь быть чудовищным злодеем и всю жизнь безнаказанно творить зло – Господь тебя не покарает. Но стоит под влиянием минуты сподобиться на добрый поступок – и тут же злодей получает по мозгам. То же самое и с праведниками. Если ты всю жизнь был честным и правильным, то ты должен до конца жизни нести бремя порядочности. Я была такой же, как и ты, – девочка-цветочек, мамина любимица. Однокурсницы уже успели сделать по восемь абортов, а я до третьего курса не знала, что такое секс. И вот узнала – и в первый же раз залетела. Представляешь себе? С первого раза. Заботливый друг отправил меня на аборт – «куда ты с ребенком, мы ведь не собирались жениться», и теперь у меня никогда не будет детей. Вот так. Те девицы, которые со школы спали напропалую, меняли мужчин два раза в неделю, три раза в год ходили на аборт, продолжали беременеть, а мне стоило один раз отступить от своих нравственных убеждений, согласиться на то, что я считала ужасным и мерзким – убить собственного ребенка, – и вот наказание. И за Мирославского я тоже расплачусь по полному счету, я это чувствую. Единственный раз изменила мужу, почувствовав, что пришла новая, другая, фантастическая любовь, и оказалось, что мною воспользовались как носовым платком. Беги из этого города, Катя, он тебя исковеркает и выжмет, ты лишишься своего милого простодушия, станешь амбициозной и жестокой, а если тебе «повезет» – выйдешь замуж за богатого мужчину и будешь коротать дни в четырех стенах, как я. Знаешь, я подарю тебе несколько костюмов, помнишь, я обещала красный, если ты похудеешь? Теперь он на тебе будет, наверное, болтаться.

Женщины склонны к таким перепадам: от вопросов морали и нравственности к проблемам рационального гардероба. Чтобы развеяться и восстановить силы, Оксане потребовалось нырнуть в свой огромный платяной шкаф и вынырнуть оттуда с ворохом дорогих нарядов, которые она тут же вручила Кате и попросила их примерить. Может быть, после того как Мирославский продемонстрировал ей, как мало в ней нуждается, Оксане необходимо было почувствовать чью-то благодарность и признательность? Но успокоиться до конца ей все же не удалось. Струящееся, невесомое платье, подаренное Мирославским, выскользнуло из шкафа к ней в руки, и Оксана снова начала плакать.

Все с самого начала пошло не так, как предполагал Макс Шнайдер. Полномочный представитель «Юмата хром корпорейшн», он явился на инвестиционный конкурс в приподнятом настроении – единственный удачливый (устроено!) претендент на краснотрубинский комплекс.

В зале присутствовал Максим Колотов. Макс рад был его видеть, хотя и не понимал, какое ему дело до судьбы горно-обогатительного комбината. Оказалось, что Максим, который ранее не афишировал своей профессии, является столичным журналистом, что очень удивило Шнайдера. Это было первым сюрпризом.

Во-вторых, таинственная «Тимманз индастриэл компани» (Шнайдеру удалось лишь выяснить, что она зарегистрирована в Панаме, в оффшорной зоне) имела место быть. Немец втайне лелеял мысль, что эта темная лошадка сошла с дистанции в самом начале предконкурсного отсеивания. Но зря. От фирмы представительствовала Сара Кронфорд, сексапильная экстравагантная девица лет сорока пяти. Она решительно пересекла зал и заняла место рядом с Максом, обдав его волной головокружительного аромата. Шнайдер предпочитал работать в более стерильной обстановке.

Прелестно вел себя председатель конкурсной комиссии Анатолий Николаевич Битюгин: он словно оказывал иностранцам большую честь, позволяя им купить за дикие миллионы долларов полуостановленный краснотрубинский комбинат. Битюгин для разминки пособачился с Максимом Колотовым: он намекнул ему, что присутствие прессы нежелательно. Максим, нагло уставившись сквозь очки на галстук функционера, в ответ буркнул, что Битюгин пытается нарушить закон о печати.